ПСИХОЛОГИЯ. ПСИХОАНАЛИЗ. ГРУППАНАЛИЗ.

В "Американский журнал психиатрии” поступили письма – отзывы на мою статью о "Концептуальной базе” (1). Некоторые из них напечатаны в этом номере, и я коротко ответил на них. Однако одна проблема, поднятая в нескольких корреспонденциях, заслуживает более подробных разъяснений. Речь идет о том, имеет ли вообще биология какое-либо отношение к психоанализу. На мой взгляд, эта проблема настолько важна для будущего психоанализа, что ее нельзя охватить в коротком комментарии. Поэтому я и написал эту статью, пытаясь определить значимость биологии для будущего психоанализа.

"Мы должны помнить, что все наши психологические гипотезы в один прекрасный день должны будут получить органическую базу”

–Зигмунд Фрейд "О нарциссизме” (2)

Скорее всего мы избавимся от недостатков нашей теории, если сможем психологические термины заменить физиологическими или химическими… Следует ожидать, что [физиология и химия] представят множество неожиданных фактов, и сегодня мы даже не можем предположить, какие ответы получим через несколько десятков лет на вопросы, поставленные перед этими науками в настоящее время. Эти ответы вполне могут разорвать на мелкие куски нашу искусственную гипотетическую конструкцию”

–Зигмунд Фрейд "По ту сторону принципа удовольствия” (3)

В течение первой половины ХХ столетия психоанализ перевернул наши представления о психической жизни. Это учение предоставило нам ряд новых концепций бессознательных психических процессов, психического детерминизма, детской сексуальности и, что важнее всего, иррациональности мотивации человека. В противовес этому прорыву, достижения психоанализа второй половины века были менее впечатляющими. Хотя психоаналитическая теория развивалась и дальше, мы можем выделить лишь несколько блестящих догадок, за исключением разве что прогресса в изучении развития ребенка (ознакомиться с последними данными в этой области можно в [4-7]). Наиболее важной особенностью и одновременно недостатком является то, что психоанализ так и не стал наукой. Если говорить конкретнее, в рамках психоанализа так и не были разработаны объективные методы проверки прогрессивных идей, сформулированных ранее. В результате психоанализ входит в XXI век, растеряв значительную часть своего влияния.

Стоит сожалеть о такой потере, поскольку психоанализ и сегодня предлагает наиболее целостную и интеллектуально состоятельную картину психики. Если этому учению суждено вернуть свое былое интеллектуальное влияние и силу, потребуется нечто большее, чем реакция на критику со стороны наиболее враждебно настроенных оппонентов. Психоанализ должен быть вовлечен в конструктивный научный процесс именно теми, кому небезразлична его судьба и кто заинтересован в разработке грамотной и реалистичной теории человеческой мотивации. В этой статье я хочу предложить один из способов, с помощью которого психоанализ сможет открыть внутренние энергетические резервы, развивая более тесную связь с биологией вообще и с когнитивными нейронауками в частности.

Более тесные связи между психоанализом и когнитивными нейронауками позволят достичь двух важных для психоанализа целей – концептуальной и экспериментальной. С концептуальной точки зрения когнитивные нейронауки могут предложить новую основу для будущего развития психоанализа, основу, которая, возможно, более адекватна, чем метапсихология. David Olds назвал этот потенциальный вклад биологии "переписыванием метапсихологии на научной основе”. С экспериментальной точки зрения биологические концепции могут служить стимулом для исследований и проверки предположений, касающихся особенностей работы психики.

Статья получена 22 октября 1998 года, принята 19 февраля 1999 года. Из Howard Hughes Medical Institute and Center for Neurobiology and Behavior, Departments of Psychiatry and Biochemistry and Molecular Biophysics, Columbia University College of Phisicians and Surgeons.

Другие исследователи считают, что психоанализ должен ограничиться более скромными целями, например тесным взаимодействием с когнитивной психологией – дисциплиной, более близкой к психоанализу, а также имеющей непосредственное отношение к клинической практике. Я не возражаю против этой точки зрения. Однако мне кажется, что самым интересным в когнитивной психологии дня сегодняшнего, а тем более завтрашнего, и является именно ее слияние с нейронауками в единую дисциплину, которую сегодня мы называем когнитивной нейронаукой (один из примеров такого слияния приведен в [8]). Я надеюсь, что именно присоединившись к когнитивной нейронауке в разработке нового убедительного взгляда на психику и ее расстройства, психоанализ возвратит свою интеллектуальную энергию.

Важное научное взаимодействие между психоанализом и когнитивной нейронаукой описанного в данной работе типа потребует новых направлений развития психоанализа и новых организационных структур для их реализации. Таким образом, цель написания этой статьи – выявить связи между психоанализом и биологией и найти способы плодотворного изучения этих пересечений.

Прежде чем обозначить точки соприкосновения между психоанализом и биологией, целесообразно рассмотреть некоторые факторы, обусловившие современный кризис психоанализа, который в значительной мере связан с методологическими ограничениями. Рассмотрим следующие три пункта.

Во-первых, в начале ХХ столетия психоанализ предложил новый метод психологического исследования, метод, основанный на свободных ассоциациях и интерпретациях. Freud научил нас по-новому выслушивать пациентов, так, как никто раньше их не выслушивал. Кроме того, он предложил приблизительную схему интерпретаций, придающих смысл тому, что внешне выглядит разрозненными и беспорядочными ассоциациями пациента. Этот подход был настолько новым и мощным, что в течение многих лет не только Freud, но и другие блестящие и творчески одаренные психоаналитики утверждали, что психотерапевтические встречи пациента и аналитика являются наилучшим контекстом для научного исследования. И действительно, в первые годы своего существования психоанализ дал миру множество полезных и оригинальных идей для понимания душевных процессов, используя простое выслушивание пациентов либо результаты проверки концепций, выработанных аналитической ситуацией в процессе наблюдения. Последний метод оказался особенно эффективным при изучении развития ребенка. Описанный подход и сегодня сохраняет свое клиническое значение, поскольку, как отмечает Anton Kris, мы сегодня слушаем по-другому. Тем не менее очевидно, что данный метод исчерпал свои возможности как исследовательский инструмент. Через сто лет после его внедрения в практику вряд ли можно надеяться, что путем выслушивания пациента удастся добавить что-либо существенное к теоретической базе. Мы должны признать, наконец, что в современных реалиях изучения психики клиническое наблюдение за пациентом в контексте, подобном аналитической ситуации (которая грешит к тому же необъективностью наблюдателя), не может быть достаточной базой для науки о душе.

Эту точку зрения разделяют даже "ветераны” психоаналитического сообщества. Так, Kurt Eissler (9) пишет: "Снижение влияния психоаналитических исследований обусловлено не столько субъективным качествам самих психоаналитиков, сколько историческим фактом более широкого значения: психоаналитическая ситуация уже отдала все, что в ней было скрыто. Она истощена как исследовательская возможность, по крайней мере, если говорить о разработке новой парадигмы”.

Во-вторых, как уже ясно из приведенных выше аргументов, в историческом аспекте психоанализ всегда придерживался научных целей, практически не пользуясь научными методами. В течение многих лет так и не удалось превратить постулируемые предположения в проверяемые гипотезы. Продуцирование идей традиционно удается психоаналитикам лучше, чем их проверка. Как следствие, психоанализ не смог продвинуться вперед так же далеко, как другие отрасли психологии и медицины.

Попытки современного бихевиоральной науки учесть необъективность экспериментатора, внедрив двойной слепой метод, практически не затронули психоаналитиков (исключения приведены в [10-12]). Почти все данные, собранные во время психоаналитических сеансов, касаются частных случаев: предпочтение отдается комментариям пациента, ассоциациям, периодам молчания, позам, жестам и другим поведенческим реакциям. Приватность является ключевым моментом для базового доверия, свойственного психоаналитической ситуации. Именно здесь начинаются трения. Практически во всех случаях мы можем судить лишь о субъективном отчете психоаналитика о происходящем в процессе психотерапии. Как уже давно заметил психоаналитик-исследователь Hartvig Dahl (11), свидетельства с чужих слов (выводы, основанные на чьих-либо словах) не считаются научными данными в большинстве дисциплин. Однако психоаналитики редко задумываются над тем, что их отчеты о происходящем во время психотерапевтических сессий ограничены субъективностью и противоречивостью.

Boring (13) еще 50 лет назад (с тех пор мало что изменилось) писал: "Мы можем утверждать, не отрицая при этом прежних достижений, что психоанализ остается донаучной дисциплиной. Ему не хватает экспериментов, не разработаны методы контроля. При попытке очистить описание, не используя контроль, невозможно отличить семантические значения от фактов”.

Таким образом, в будущем все психоаналитические институты должны стремиться к тому, чтобы, по крайней мере, часть супервизируемых курсов психоанализа должна быть доступна для исследований. Это имеет принципиальное значение не только для аналитической ситуации, но и для других сфер исследования. Открытия, сделанные во время терапевтических сеансов, активизировали другие режимы исследования, не связанные напрямую с психоаналитической ситуацией. Удачные примеры – непосредственное наблюдение за детьми, экспериментальный анализ привязанностей и взаимодействия между ребенком и родителями. Принимая в качестве основы будущих аналитических экспериментов открытия, полученные в психоаналитической ситуации, мы повышаем значимость научной верификации самой психоаналитической процедуры.

В-третьих, в отличие от других отраслей клинической медицины, психоанализ сталкивается с серьезными организационными трудностями. Автономные психоаналитические институты, существующие в течение последних ста лет, разработали свои уникальные подходы к исследованиям и обучению. Со временем эти подходы изолировались от других форм исследования. Психоаналитические институты, за редким исключением, не предоставляют своим слушателям и сотрудникам адекватных академических условий для ходатайства о стипендии или проведения эмпирических исследований.

Чтобы выжить в качестве интеллектуальной силы в рамках медицинской науки или когнитивных нейронаук, а также в обществе в целом, психоанализу придется приобрести новые интеллектуальные ресурсы, новые методологии и новые организационные принципы, позволяющие проводить собственные исследования. Известно, что несколько медицинских дисциплин развились за счет адаптации методологии и концепций, заимствованных у других отраслей знания. В целом психоанализ не справился с подобным подходом. Поскольку психоанализ не признает себя ответвлением биологии, психоаналитический взгляд на психику не содержит в себе богатых знаний о биологии мозга и способах его контроля за поведением, полученных за последние 50 лет. Это, естественно, заставляет нас задать вопрос: почему же психоанализ не приветствует биологию?

Современное покоение психоаналитиков приводит аргументы за и против биологии психики.

В 1894 году Freud заявил, что биология не продвинулась достаточно далеко, чтобы оказать помощь психоанализу. Он считал союз этих двух дисциплин преждевременным. Спустя сто лет некоторые психоаналитики придерживались более радикальных взглядов. Биология, по их мнению, не имеет никакого отношения к психоанализу. Чтобы не ходить далеко за примерами, приведу цитату из книги Marshall Edelson (14) "Гипотезы и доказательства в психоанализе”:

Мы должны противостоять попыткам связать психоаналитическую теорию с нейробиологической основой или смешать учение о психике с учением о мозге в одну теорию. Подобные попытки остаются всего лишь логическим недоразумением.

Я не вижу никаких причин, почему мы не должны принять позицию Reiser во взглядах на взаимоотношения "тело-душа”, несмотря на его веру в их "функциональное единство”:

"Наука о душе и наука о теле используют разные языки, разные понятия (с разными уровнями абстракции и сложности), разные исследовательские инструменты и приемы. Одновременно и параллельно проводя психологическое и физиологическое исследование пациента с выраженным тревожным состоянием, мы неизбежно получаем две отдельные и совершенно различные совокупности описательных данных, показателей и гипотез. Не существует способа их объединения ни путем перевода на один язык, ни путем соотнесения с общей концептуальной основой… не существует также никаких соединяющих понятий, которые могли бы выступать в роли посредников, изоморфных по отношению к обеим областям знания. Следовательно, если исходить из любой практической цели, мы рассматриваем психику и тело как два отдельных объекта. Практически, все наши психофизиологические и психосоматические данные состоят из набора взаимосвязанных показателей, отражающих неслучайное совпадение определенных событий, произошедших в теле и психике в течение определенного промежутка времени” (15, с. 479).

В процессе своего длительного взаимодействия с Reiser я никогда не замечал, чтобы он испытывал затруднения в видении связи между мозгом и психикой. Тем не менее я привел эту развернутую цитату Edelson, поскольку его взгляды разделяют, на удивление, многие психоаналитики и даже Freud в его поздних работах. Эта точка зрения на психоанализ, часто называемая герменевтической (в противоположность научной), отражает позицию, мешающую интеллектуальному развитию психоанализа (16,17).

В настоящее время психоанализ мог бы, если бы захотел, с легкостью почивать на лаврах герменевтического подхода. Он вполне мог бы продолжать интерпретацию замечательных работ Freud и его учеников, касающихся открытий бессознательных психических процессов и мотиваций, которые, собственно, и превращают нас в сложные существа с тонкой психологией, какими мы и являемся (18–26). И действительно, в таком контексте вряд ли кто-то станет отрицать значимость роли Freud как выдающегося современного мыслителя, посвятившего себя рассмотрению вопросов человеческой мотивации. Никто не станет отрицать того, что ХХ столетие, в определенном смысле, прошло под влиянием глубокого осмысления Freud психологических проблем, которые традиционно привлекали внимание западных мыслителей от Sophocles до Schnitzler.

Но если психоанализу суждено остаться в тени собственных прошлых заслуг, он должен превратиться, как считает Jonathan Lear (27) и некоторые другие, в философию души, а психоаналитическую литературу – от Freud до Hartmann, Erickson и Winnicott – следует читать как философские или поэтические тексты в одном ряду с Plato, Shakespeare, Kant, Schopenhauer, Nietzsche и Proust. С другой стороны, если наша дисциплина стремится, как и большинство психоаналитиков, превратиться в заинтересованного, активного участника разработки науки о душе, тогда психоанализ остается далеко позади.

Поэтому я согласен с высказыванием Lear (27): "Freud умер. Он умер в 1939 году, прожив необычайно продуктивную и творческую жизнь… для нас важно не застревать на нем, как на каком-то ригидном симптоме, превращая его в идола или пытаясь очернить”.

Биология на службе у психоанализа

Из трех перечисленных "бессознательных” психических процессов только "процедурное” бессознательное (бессознательная часть эго, лишенная конфликтов и не подвергающаяся вытеснению) пересекается с тем, что в нейронауках называют процедурной памятью (сходные доводы изложены в [33]). Впервые на эту взаимосвязь между когнитивными нейронауками и психоанализом указал Robert Clayman (34), который рассматривал процедурную память в контексте эмоций и их значения для формирования переноса и психотерапевтического вмешательства. Идея получила дальнейшее развитие в работах Louis Sander, Daniel Stern и их коллег из Бостонской группы изучения процесса изменений (Boston Process of Change Study Group) (35). Авторы подчеркивали, что многие изменения, которые стимулируют терапевтический процесс психоанализа, не имеют отношения к осознанию, но принадлежат бессознательному процедурному (невербальному) знанию и поведению. В целях развития этой идеи Sandler (36), Stern (37) и их коллеги выдвинули предположение о существовании так называемых моментов смысла – моментов взаимодействия между терапевтом и пациентом, – которые представляют собой достижение нового набора имплицитных воспоминаний, обеспечивающих переход терапевтических взаимоотношений на новый уровень. Это продвижение не зависит от сознательных озарений, для него вовсе не обязательна трансформация бессознательного в осознаваемое. Скорее, моменты смысла приводят к изменениям поведения, которые увеличивают количество необходимых для жизни и деятельности процедурных стратегий пациента. Расширение объема подобных знаний приводит к формированию стратегий деятельности, которые отражаются в способах взаимодействия человека с другими людьми, включая механизмы формирования переноса.

Marianne Goldberger (38), развивая эту идею, подчеркнула, что моральное созревание также стимулируется процедурными механизмами. Она отметила, что обычно люди не имеют каких-либо сознательных воспоминаний об обстоятельствах усвоения моральных правил, управляющих их поведением. Эти правила приобретаются почти автоматически, подобно правилам грамматики, которые свойственны родной речи.

Я описал различие между процедурной и декларативной памятью, основанное на достижениях когнитивных нейронаук, чтобы подчеркнуть их фундаментальное значение для развития психоаналитической мысли. Однако стоит указать и на то, что в приложении к психоанализу биологические идеи так и остаются идеями. На самом деле биология предлагает сделать еще один важный шаг вперед. В настоящее время мы знаем достаточно много о биологических аспектах процедурного знания, включая некоторые из его молекулярных механизмов (8).

Интересная конвергенция взглядов психоанализа и биологии, касающихся проблемы процедурной памяти, ставит нас перед задачей систематической проверки этих идей. Нам необходимо исследовать – и с биологической, и с психоаналитической перспектив – весь спектр явлений, которые мы подразумеваем, говоря о "процедурной памяти”, попытаться проследить их распределение по различным отделам нервной системы. Используя разнообразные методы исследования (бихевиоральные, наблюдения, методы построения изображений головного мозга), важно узнать, в какой степени различные компоненты данного момента смысла (или нескольких подобных моментов) связаны с функцией тех или иных анатомических структур, ответственных за процедурную память.

Из приведенных выше аргументов становится понятно, что одним из существовавших до сих пор ограничений изучения бессознательных процессов было отсутствие методов прямого наблюдения. Все методы исследования бессознательных процессов были непрямыми. Поэтому в настоящее время биология предоставляет нам принципиально новую возможность сменить фундамент изучения бессознательных процессов с непрямого наблюдения на непосредственное (за счет построения изображений центральной нервной системы и изучения пациентов с нарушением функций различных анатомических структур процедурной памяти). С помощью подобных инструментов мы можем установить, какие аспекты "психоаналитической процедурной памяти” связаны с упомянутыми выше подкорковыми структурами. Кроме того, методы построения изображений мозга позволяют нам установить, какие именно его структуры участвуют в деятельности каждого из двух типов бессознательной памяти – динамического бессознательного и предсознательного бессознательного.

Прежде чем перейти к рассмотрению предсознательного бессознательного и его возможных связей с префронтальной корой, я хотел бы рассмотреть другие признаки процедурного бессознательного: его связи с психическим детерминизмом, сознательными психическими процессами и переживаниями первых лет жизни.

2. Природа психического детерминизма: каким образом два события обретают связь в пределах психики?

По мнению Freud, именно бессознательные психические процессы являются достаточным объяснением психического детерминизма. Концепция психического детерминизма сводится к тому, что практически все психические процессы имеют причинную обусловленность. Каждое психическое событие, процедурное или декларативное, определяется другим событием, которое ему предшествует. Оговорки, внешне несвязанные между собой мысли, шутки, сновидения, все образы в рамках каждого сновидения связаны с предшествующими психическими событиями, а также имеют согласованную и значимую связь с остальной психической жизнью человека. Психологическая обусловленность имеет не менее важное значение для психопатологии. Каждый невротический симптом, каким бы странным он ни казался пациенту, вовсе не является странным для бессознательной психики, находясь во взаимосвязи с предшествующими психическими процессами. Однако связь между симптомами и вызывающими их психическими процессами, между образами сновидений и предшествующими психологически значимыми событиями не улавливается благодаря действию вездесущих динамических бессознательных механизмов.

Развитие основных идей психоанализа и его основного метода – свободных ассоциаций – основывается на понятии психического детерминизма (39). Целью свободных ассоциаций является сообщение пациентом своему психоаналитику всех мыслей, которые приходят в голову без какого-либо их отбора, цензуры или направления (39, 40). Ключевая идея психического детерминизма состоит в том, что любое психическое событие обусловлено предшествующим психическим событием. Так, Brenner (40) пишет: "В психике, как и в физической природе, которая нас окружает, ничего не происходит по воле случая. Каждый психический процесс определяется другим психическим событием, которое ему предшествует”.

Хотя мы не располагаем подробной биологической моделью психического декларативного эксплицитного знания, биология дает нам ясное понимание того, как формируются ассоциации процедурной памяти (см. обзор в [31]). Если принять, что процедурное знание соответствует моментам смысла, подобные биологические открытия могут оказаться полезными для понимания процедурного бессознательного.

В последние десять лет ХIX столетия, как раз в то время, когда Freud работал над теорией психического детерминизма, Иван Павлов разрабатывал эмпирический подход к отдельному аспекту психического детерминизма на том уровне, который мы сегодня называем процедурным знанием – научением с помощью ассоциаций. Павлов пытался выделить главный признак научения, известный со времен античности. Мыслители Запада, начиная с Aristotle, считали, что память требует временнoй связи близких мыслей. Позднее эта концепция получила развитие в работах John Locke и британских философов-эмпириков. Блестящее достижение Павлова состояло в разработке модели научения с помощью ассоциаций, которая могла быть тщательно изучена на животных в лабораторных условиях. Изменяя временны!!!е параметры двух сенсорных раздражителей и исследуя изменения простого рефлекторного поведения, Павлов (41) разработал процедуру, позволяющую делать выводы о том, как именно изменения взаимосвязей между раздражителями приводят к изменениям в поведении – к научению (современные обзоры приведены в (31, 42–44). Таким образом, Павлов создал мощную парадигму ассоциативного научения, что значительно повлияло на развитие всей науки, посвященной исследованию поведения, смещая акцент с интроспекции к объективному анализу раздражителей и реакций. Именно такое смещение необходимо нам сегодня в психоаналитическом изучении психического детерминизма.

Я описал известную парадигму, поскольку хочу подчеркнуть три момента, связанных с психоаналитическим учением. Во-первых, научаясь связывать два раздражителя, индивид не просто усваивает, что одно событие предшествует другому. На самом деле, он усваивает, что один раздражитель предсказывает (предопределяет) другой (обсуждение этого момента смотри в [44, 45]). Во-вторых, как будет показано далее, классические условные рефлексы являются отличной парадигмой для анализа процесса перехода бессознательного знания в осознаваемое (46). И наконец, классические условные рефлексы позволяют формировать не только реакции приближения (аппетитивные), но и реакции отталкивания, что объясняет происхождение психопатологии. А теперь перейдем к рассмотрению каждого из этих моментов.

Психический детерминизм классических условных рефлексов является вероятностным. В течение многих лет психологи считали, что классические условные рефлексы формируются в соответствии с принципом психического детерминизма Freud. Они были уверены, что эти рефлексы зависят только от ассоциации идей, критического минимального интервала между условным и безусловным раздражителями, в результате чего оба воспринимаются как единое целое. С этой точки зрения каждый раз, когда условный раздражитель сопровождается подкреплением (или безусловным раздражителем), усиливается нейрональная связь между стимулом и реакцией или между обоими раздражителями, что продолжается до тех пор, пока связь станет настолько сильной, что приведет к изменению в поведении. Бытовало мнение, что единственным детерминантом силы условного рефлекса является количество повторов условных и безусловных раздражителей. В 1969 году Leon Kamin обнаружил то, что сегодня считается наиболее значимым открытием в этой области со времен Павлова. Kamin пришел к выводу, что животные усваивают нечто большее, чем ассоциацию. Они усваивают последовательность. Животные не просто научаются тому, что условные раздражители предшествуют безусловным, но скорее тому, что условные раздражители предсказывают безусловные. Таким образом, ассоциативное научение может и не зависеть от критического количества повторов условных и безусловных раздражителей, но зависит от способности условного раздражителя предсказывать биологически значимые безусловные стимулы (44).

Все сказанное позволяет понять, почему и у людей, и у животных так быстро формируются классические условные рефлексы. Именно эта форма рефлексов, а возможно, и все формы ассоциативного научения, позволяет животным усваивать различия между событиями, постоянно сопутствующими друг другу и теми, которые сочетаются случайным образом. Другими словами, мозг, по-видимому, выработал простой механизм, "придающий смысл” некоторым событиям окружающей действительности, наделяя их предсказывающим значением. Какая же среда могла сформировать или поддержать деятельность общего механизма научения у великого множества видов? Все животные должны уметь распознавать опасность и избегать ее; они должны уметь находить вознаграждения – например, пищу, которая является питательной, и избегать загрязненной или отравленной пищи. Эффективным способом достижения такой цели является способность определять стойкие взаимосвязи между раздражителями или между поведением и раздражителями. Вполне возможно, что, изучая подобные механизмы на уровне клеточной биологии, мы на самом деле рассматриваем элементарные механизмы психического детерминизма.

Классические условные рефлексы и взаимосвязь сознательных процедурных с бессознательными декларативными психическими процессами. Обычные классические условные рефлексы формируются в виде так называемых отставленное формирование рефлексов. При этом начало действия условного раздражителя опережает начало действия безусловного на 500 мс, а заканчивается воздействие обоих одновременно (рис. 2). Эта форма создания рефлекса является прототипом процедурных психических процессов (31, 48). Когда нормальный человек "научается” мигать в ответ на легкое тактильное раздражение брови, он не осознает, что у него формируется условный рефлекс. У пациентов с повреждениями гиппокампа и новой коры средней извилины височной доли – и как следствие – с (полностью) нарушенной эксплицитной (декларативной) памятью условные рефлексы вырабатываются в рамках парадигмы отставленного формирования рефлекса так же, как и у нормальных индивидов.

Следовое формирование рефлексов

Другой, слегка отличающийся вариант – следовое формировании рефлексов – превращает имплицитные рефлексы в явные воспоминания При следовом формировании рефлексов действие условных раздражителей заканчивается до начала безусловной стимуляции, причем между ними, как правило, устанавливается промежуток 500 мс (рис. 2). Richard Thompson и его коллеги (49, 50) обнаружили, что следовое формирование рефлексов зависит от гиппокампа, поскольку повреждения этой области у экспериментальных животных препятствуют образованию рефлексов этого типа. Clark и Squire (48), применив подобные эксперименты к людям, обнаружили, что следовое формирование рефлексов требует сознательной памяти. В процессе следового формирование рефлексов люди обычно осознают временной разрыв между условным и безусловным раздражителями. У тех субъектов, которые не осознают этого интервала, не происходит следового формирования рефлексов. Более того, эта задача не может быть выполнена теми, кто страдает амнезией – дефектом декларативной памяти, связанным с поражением коры средней извилины височной доли.

Мы убедились в том, что одной из точек соприкосновения биологии и психоанализа является значимость процедурной памяти для раннего ноавственного развития, для переноса и моментов смысла в психоаналитической терапии. Мы рассмотрели также второй общий аспект – изучение взаимосвязи между ассоциативными характеристиками формирования классического условного рефлекса и психологической детерминированности. Теперь я хочу перейти к третьему вопросу – что общего между формированием павловского рефлекса страха (формой процедурной памяти, функционирующей при участии миндалин), сигнальной тревогой и посттравматическим стрессовым синдромом человека?

В ранних работах, посвященных выработке классических условных рефлексов, Павлов признавал, что рефлексы могут лежать в основе реакции приближения, если безусловный раздражитель приносит удовлетворение, но та же процедура может вызвать защитный рефлекс, если безусловные раздражители вызывают отрицательную реакцию. Следующим открытием Павлова было то, что защитная рефлекторная реакция представляет собой наилучшую экспериментальную модель сигнальной тревоги такой формы заученного страха, которая может выполнять приспособительную функцию.

Подобное предположение было высказано Freud независимо от русского ученого. Поскольку болезненные раздражители часто сочетаются с нейтральными (символически или реально), Freud пришел к выводу, что повторение нейтральных и болезненных раздражителей может привести к восприятию нейтральных раздражителей как опасных, тем самым способствуя высвобождению тревоги. Рассматривая свои аргументы в биологическом контексте, Freud пишет:

Таким образом, и Павлов, и Freud едины в том, что с биологической точки зрения целесообразно обладать способностью к защитной реакции до того, как возникает реальная опасность. Сигнал – или предвосхищающая тревога -- исходящий из окружающей среды, готовит организм либо к борьбе, либо к бегству. Freud предполагал, что психологическая защита заменяет реальное бегство в ответ на внутреннюю угрозу. Поэтому сигнальная тревога позволяет исследовать, каким образом включаются механизмы психологической защиты: как психический детерминизм приводит к формированию психопатологии.

Мы знаем, что миндалины играют важную роль в деятельности эмоцинально окрашенной памяти, например, при формировании классического условного рефлекса, когда сочетаются нейтральный звуковой сигнал и болевой шок (53). Миндалина головного мозга координирует поток информации между областями таламуса и корой, обрабатывающими сенсорные сигналы, а также зонами, регулирующими выражение страха: гипоталамус (вегетативный компонент страха), лимбические связи с неокортексом, кора опоясывающей извилины и префронтальная кора, которые, по общему мнению, обеспечивают сознательную оценку эмоций. LeDoux считает, что в состоянии тревоги пациенты переживают такую вегетативную реакцию, которая наблюдается в угрожающей ситуации, и это возбуждение опосредуется миндалиной. Автор приписывает отсутствие осознания выключению гиппокампа стрессовой реакцией – механизму, который рассматривается ниже. В настоящее время мы располагаем отличными методами построения изображений этих структур как у экспериментальных животных, так и у людей, что позволяет ответить на вопросы о способах установления этих связей и о том, как именно, будучи установленными, они сохраняются (53-55).