Замещающим мы называем ребенка, который был зачат родителями для того, чтобы «заменить» умершего. Его психологическое развитие является предметом многочисленных исследований на протяжении последних сорока лет. В качестве примеров в этих исследованиях приводятся жизнеописания детей, подростков и взрослых, а также биографии известных людей. Никогда ранее в работах по психопатологии не предпринималось попыток связать имеющиеся у человека психические отклонения с контекстом, в котором произошло его зачатие. В многочисленных же работах, посвященных замещающему ребенку, уделяется особое внимание обстоятельствам зачатия, и все чаще повторяются слова «зачатие», «зачатый ребенок». Понятие «замещающий ребенок» дает возможность рассмотреть проблему зачатия с точки зрения психопатологии. Исследуя это понятие, мы сможем увидеть связь между зачатием и гореванием. Мы увидим источник психопатологических проблем, которые возникают с момента зачатия ребенка.
В 1964 году в работе под названием «О замещении ребенка» Альберт и Барбара Каин[1] сводят воедино наблюдения за шестью детьми в возрасте от 7 до 12 лет, имеющими разные психологические проблемы. Все эти дети были зачаты родителями в процессе горевания по ребенку, умершему в предподростковом возрасте при трагических обстоятельствах: злокачественная опухоль, автомобильная авария, внезапный приступ удушья. В пяти случаях решение зачать нового ребенка было сознательным: родители пытались обрести новый смысл в жизни, отвлечься, или просто хотели получить ребенка взамен умершего. Одна из пар поначалу хотела взять приемного ребенка того же возраста, внешне похожего на умершего. Авторы описывают семейную атмосферу, проникнутую ощущением горя в течение многих лет после появления на свет следующего ребенка. Матери находятся в депрессии или демонстрируют невротические симптомы (фобии, навязчивости). Умерший ребенок, предмет культа, идеализируется ими сверх всякой меры. Они ходят на кладбище каждую неделю, а то и каждый день. Родители не могут говорить ни о чем, кроме своей утраты. Они постоянно сравнивают следующего ребенка с ушедшим, отождествляя живого ребенка с идеализированным мертвым. Они живут в страхе, что смерть повторится, чрезмерно опекают ребенка, изучают в деталях каждое мелкое происшествие, например, внимательно осматривают ребенка, чтобы убедиться в отсутствии травм. Такая чрезмерная опека угнетает не только ребенка, но и самих родителей, постоянно напоминая им о том, что мир полон опасностей. У двух матерей, по свидетельству авторов, присутствовала фантазия, что новый ребенок несет ответственность за смерть предыдущего.
Психологические проблемы, имеющиеся у этих шестерых детей, выражались в многочисленных страхах, пассивности и безынициативности, зависимости и незрелости, затворничестве в кругу семьи. Все они считали себя беззащитными и несостоятельными. У всех было чувство, что мир, в котором они живут, постоянно и непредсказуемо опасен. Иногда у детей наблюдались те же симптомы расстройств, которые привели к смерти предыдущего ребенка. Эти дети проявляли нездоровый интерес ко всему, что связано со смертью. Их чувство идентичности было нарушено из-за навязанного им отождествления с умершим ребенком. Они сами сравнивали себя с покойными; некоторые из них были убеждены, что не переживут тот возраст, в котором ушел из жизни их брат или сестра. Мертвый ребенок становился для них непобедимым соперником, в тени которого им приходилось жить.
В 1972 году О. Познански[2] опубликовал первое подробное описание ребенка, которого он назвал замещающим. Сюзи, 15-ти лет, была сознательно зачата родителями для того, чтобы восполнить утрату, понесенную семьей. Двумя месяцами ранее в автомобильной аварии погибла их дочь Бетти. Ее сестра-близнец Барби выжила, но осталась инвалидом и была помещена в специализированное учреждение. Другие члены семьи – брат и родители - не пострадали. После рождения Сюзи у матери было два выкидыша. Семейное предание гласит, будто накануне аварии Бетти объявила, что умрет, но переживать не нужно, потому что Бог даст семье другую девочку. Детство Сюзи протекало в атмосфере горя и идеализации погибшей сестры. Прибавьте к этому страхи отца, который во всем заранее видел опасность. Каждая годовщина аварии сопровождалась настоящим ритуалом, посвященным Бетти. Отец входил в транс и называл Сюзи именем погибшей дочери. В этот день Сюзи не могла выходить из дома. Школьные успехи ее были средними. В подростковом возрасте пришлось обратиться к психиатру, когда возникли нарушения поведения: депрессия с суицидальными попытками, страх смерти и агонии, связь с молодым человеком, пытавшимся ее убить. Автор считает, что такие симптомы непосредственно связаны со статусом замещающего ребенка. Он обращает внимание педиатров на связь психологических проблем с семейным контекстом, в котором произощло зачатие, и рекомендует достаточно длительный период горевания перед новой беременностью.
В 1974 году, вслед за Познански, Николь Альби [3] ввела понятие замещающего ребенка во Франции. Работая психологом в детской гематологической службе, она отметила, что некоторые матери беременеют в тот момент, когда у их старшего ребенка, больного лейкемией, происходит рецидив или он находится под угрозой смерти. Из 8 беременностей 5 в точности совпали с наступлением рецидива. По воспоминаниям медиков, всего было около 15 таких беременностей. Некоторые размышления и сопоставления позволяют расценивать эти беременности как «замещающие». Один отец говорил: «У нас будет другая девочка вместо ангела, который ушел на небо». Медсестра в возмущении: «Бедный малютка, его уже заменили!» Одна мать ждала результатов теста на беременность с большим волнением, чем подтверждения рецидива у ее больного ребенка. Николь Альби описывает три случая.
Случай №1
К., беременность 5 месяцев на момент постановки диагноза «острый лейкоз» ее трехлетнему сыну. Боится родить «больного лейкемией или ненормального ребенка». После рождения здорового ребенка возвращается домой, чтобы ухаживать за старшим сыном, который находится в ремиссии. После двух лет ремиссии у ребенка - вспышка менингита. Мать подавлена, за ребенком трудно ухаживать. К. снова беременна, зачатие произошло сразу же после вспышки менингита. Она просит сделать аборт «по психологическим причинам». Медицинские показания к аборту отсутствуют. Обследование на шестом месяце беременности: тревожна, боится родить больного ребенка, принимает беременность, но в то же время считает ее предательством по отношению к больному ребенку. Боится привязаться к новорожденному. Говорит о нем вскользь: «Бедный малыш… Печально, но мне все равно. О нем есть кому позаботиться, так будет лучше для него». Больной ребенок слаб и нуждается в уходе. Новое обострение происходит перед родами. К. раздражена, отказывается от госпитализации, обвиняет всех, и в конце концов соглашается лечь в другую больницу. Рожает здорового сына и вновь принимается ухаживать за умирающим ребенком.
Случай №2
Н., двое детей. Двухлетняя девочка с острым лейкозом. Период ремиссии сменяется обострением. В течение двух месяцев Н. ухаживает за ребенком, Она на втором месяце беременности, но чувствует себя так, как будто срок гораздо больше. Больной ребенок «невыносим», беспокоен. Мать ничего не готовит к появлению на свет новорожденного. Рожает сына. Принимая его, акушерка говорит: «Она хотела дочь. Боюсь, что мальчик будет несчастлив». Обострение лейкоза у дочери.
Случай №3
С., была беременна на момент обнаружения острого лейкоза у ее дочери. После родов не соблюдала правила контрацепции. Через пять месяцев обратилась за консультацией по поводу опухоли в брюшной полости. Врач диагностировал беременность. Просила сделать аборт, в чем ей было отказано. Родила здоровую девочку. Была сделана перевязка маточных труб. Тем не менее, после очередного обострения лейкоза у дочери, С. снова обратилась к врачу, ей казалось, что она опять беременна.
«По-видимому, для некоторых матерей, которым грозит потеря ребенка, новый ребенок может стать утешением», объясняет Николь Альби. Кроме того, новая беременность помогает матери отвлечься от больного ребенка. Ведь он все еще жив, и нуждается во внимании и уходе. Как только мать узнает о своей беременности, она начинает считать больного ребенка «невыносимым». Материнская злость по отношению к этому ребенку есть выражение глубочайшей нарциссической травмы, которую они переживают в ожидании смерти больного, отдавая ему все свои силы. Таким образом, беременность носит защитный характер: это способ архаической защиты от тревоги, угрожающей матери и разрушающей ее. Беременность как будто управляется внешними силами. Обострение болезни лишает надежды на выздоровление; и необходимо, чтобы произошло хоть что-нибудь. А мысли о замещении приходят лишь позже как рационализация. «Беременность – это единственный способ защиты, который находят матери, чтобы заполнить тревожную пустоту. Чтобы немедленно справиться с предстоящей потерей, нужен новый объект, главная функция которого – защитить мать от разрушения».
Н. Альби обращает внимание на особенности такой беременности: двойственное отношение к ней и чувство вины. Иногда мать ведет себя агрессивно по отношению к больному ребенку. Кроме того, у нее отсутствуют фантазии по поводу ребенка in utero, который воспринимается только как заместитель умирающего. Мать с трудом сдерживает тревогу. Ей заранее страшно за новорожденного, например, что он родится больным. Автор указывает на то, что в своих рассказах мать путает больного ребенка с тем, который должен родиться. После родов она очень быстро покидает младенца ради ухода за больным. Это говорит о нарушении эмоциональной связи с новорожденным, связанном, возможно, с обстоятельствами зачатия.
Однако эти случаи не должны становиться объектом неправомерного обобщения. Двадцатью годами позже Н.Альби[4] вновь возвратилась к этому вопросу и показала, насколько нужно быть осторожным в выводах и прогнозах. Она описала случай Х., имеющей двоих детей – сына и дочь. О новой беременности она узнала, когда сопровождала своего больного сына на трансплантацию. Все сразу подумали о замещающем ребенке. А дело было в том, что Х. сама потеряла единственного брата, когда ей было 17 лет. Допуская то, что сын умрет, она боялась, что ее дочь тоже останется одна, и решилась на новую беременность: «Я не хочу, чтобы моя дочь росла единственным ребенком, и я сказала мужу, что хочу забеременеть сейчас, потому что если П. умрет, я больше никогда не смогу стать матерью». Беременность в данном случае не заменила собой работу горя, но впоследствии способствовала ее завершению. Эта женщина хотела снова стать матерью прежде, чем стать горюющей матерью. Беременность протекала в благоприятно. Женщина заботилась о ребенке in utero, прекратив работать и больше отдыхая. Она говорила о нем как о человеке, обладающем собственной идентичностью. Больной старший брат до сих пор жив.
В 1979 году. А. Куве [5] представил описание четырех детей, зачатых в процессе горевания по ребенку, умершему в младенчестве или потерянному в результате выкидыша. Мы остановимся на двух из них. Согласно автору, замещающий ребенок c момента зачатия находится под влиянием установки родителей: «Ты – мертвый!». И чтобы существовать самостоятельно, он должен суметь уничтожить мертвеца. Фредерик аутист. Он был зачат сразу же после выкидыша на третьем месяце беременности. Эта ситуация может показаться обычной. Однако следует принять во внимание то, что предыдущая беременность исцелила мать от болезненного горевания по ее отцу: ребенок, которого она представляла себе, укреплял ее материнское Я. Потеря ребенка стала для нее возвратом к исходной точке. Следующий ребенок начал идентифицироваться с предыдущим, который защищал мать от депрессии. В материнском воображении, которое оказалось неспособным отличить одного ребенка от другого, замещающий ребенок обречен жить мертвым, пока он играет роль защитника матери от депрессии. Каждая из его робких попыток освободиться угрожает матери, которая вновь погружается в депрессию и мечтает о смерти.
А.Куве консультировал Луизу после ее второй попытки суицида. Первая была четырьмя годами ранее. Ее дочери и сыну сейчас 13 и 10 соответственно. Луиза родилась через год после смерти сестры, которая прожила всего три дня. Проблемы Луизы начались с того момента, когда она родила старшую дочь: тоска, фобии, страхи и непреодолимое влечение к смерти. Примерно через год после этих родов Луиза потеряла ребенка женского пола на шестом месяце беременности. Годом позже она родила мальчика, повторив, таким образом, свою собственную историю. Но Луиза всегда чувствовала себя приговоренной к смерти. Ее суицидальные попытки были прологом к неизбежному. Внезапно на четвертой консультации Луиза сделала попытку отделиться от образа умершей сестры. Она увидела связь между своим навязчивым влечением к смерти и тем фактом, что в детстве она жила так, как будто была той самой умершей сестрой. «Если бы моей сестры не существовало, мама меня любила бы больше […] Она бы любила только меня […] Я была бы более свободной […] Мама много рассказывала про нее, и я чувствовала, что хотела быть похожей на нее […] Я не могла этого сделать, она меня пугала».
В 1982 году Майкл Ханус[6] опубликовал во Французском Психоаналитическом журнале статью под названием «Замещающий объект. Замещающий ребенок». Перед тем как обсуждать замещающего ребенка, автор обращает внимание на замещающий объект. Замещающий объект выбирается прежде всего для того, чтобы заменить утраченный объект, он заслоняет собой потерю и избавляет от необходимости оплакивания. Выбор этого объекта обусловлен включением механизмов защиты. Таким способом человек защищается от тяжелых переживаний в процессе горевания, однако невыплаканное горе однажды, иногда через много лет, появляется вновь, найдя обходной путь. Выбор замещающего объекта имеет две функции, объясняет М. Ханус: «обозначить понимание того, что объект утрачен во внешней реальности; заявить, что скорбь и траур не нужны, так как утерянный объект уже заменен». Иногда объект может быть выбран через годы после утраты, и мы можем понять, был ли этот выбор поспешным только если знаем, была ли совершена работа горя или нет.
Такая ситуация характерна не только для замещающего ребенка. В случае утраты можно выбрать замещающий объект. Иногда этот объект может быть предложен кем-то другим. Так, ребенка, вызывающего сочувствие, можно назначить замещающим объектом, чтобы облегчить перенесенную потерю: например, семья постарается переложить функции умершего на другого близкого человека, желательно того же пола. Когда взрослый человек горюет об утрате, его друзья временно берут на себя функции ушедшего. В то же время существуют особые обстоятельства, которые способствуют выбору замещающего объекта. Это можно проиллюстрировать случаем из нашей практики. Мужчина потерял в автомобильной аварии жену и дочь. У дочери был ребенок, которого она воспитывала одна. Дедушка переехал к другой своей дочери, чтобы воспитывать внука. Он не мог говорить с внуком о смерти своих близких, но испытывал радость от общения с ребенком. Внук стал для него замещающим объектом, поддерживавшим его в горе.
Преждевременный выбор замещающего объекта, согласно М.Ханусу, представляет собой особую форму отрицания, неприятия, замалчивания чувств и процесса горевания. В то же время автор подчеркивает: «кажется, что для некоторых людей этот тип выбора продиктован в первую очередь необходимостью избежать непереносимого бессознательного чувства вины, приглушая его».[7] [7] .
Невозможно отделаться от ощущения иллюзорности замещающего объекта. Как заменить незаменимое – исчезнувший объект! Замещающий объект не может выполнить свою задачу. Ко всему прочему, существует еще одно, более серьезное противоречие: замещающий объект разделит судьбу объекта, который он замещает; «это объект, потерянный заранее, в котором можно увидеть навязчивое желание повторения утраты». Субъект старается заставить его существовать и в то же время принимает потерю.
В некотором смысле каждый ребенок – это замещающий объект для родителей. Естественно, что ребенок является тем нарциссическим воплощением, с помощью которого родители пытаются расширить свои границы и отодвинуть окончание жизни, свое исчезновение и смерть. Чтобы утвердиться как субъект, ребенок должен «убить» волшебное дитя, живущее в душе родителей – infant mirabilis, который возрождает из пепла нарциссизм родителей, - дитя, наделенное всеми достоинствами, и призванное заполнить любую пустоту. Для психического рождения ребенка и осознания его уникальности необходим постепенный отказ от этой нарциссической привязанности. Родители должны найти другой путь, перейти от нарциссизма к объектности для того, чтобы дать возможность существовать своему ребенку.
Когда родители теряют ребенка, их нарциссическая рана болезненна настолько, насколько ребенок поддерживает их поврежденный нарциссизм. Чем младше ребенок, тем она сильнее. Но смерть ребенка порождает и другие последствия. Она вызывает в родителях «постыдное и невыносимое чувство, что в них самих есть что-то опасное, зловещее, смертоносное […] Переделать ребенка, то есть зачать замещающего ребенка, остановить поток невыносимых вопросов и попытаться доказать, что можно сделать хорошего ребенка, и что потеря первого – не более чем случайность. А заодно можно избавиться от чувства вины, берущего начало во враждебных чувствах, направленных против ребенка, и усиленного тяжкой обидой на то, что он причинил горе родителям своей болезнью или несчастным случаем, и своей смертью».
Теперь следует рассмотреть психопатологические проблемы, которые влечет за собой статус замещающего ребенка. В бессознательном родителей замещающий ребенок соединяется с умершим. Эта идентификация с идеализируемым ушедшим ребенком становится источником сравнения и соревнования, в котором невозможно победить, и в конечном итоге приводит к опасной ситуации: для того, чтобы «оживить» умершего, воссоздав все его качества, замещающий ребенок берет на себя его роль. Он исчезает, растворяясь в этой роли. «Как будто он чувствует, что станет приятен своим родителям, когда приблизится к смерти, в глубине души он чувствует, что они желают, чтобы он умер».
Замещающий ребенок живет, идентифицируясь с мертвым объектом. Он должен разделять с родителями траур, который они не могут завершить. «Он будет жить долгое время преследуемый фантомом, он будет страдать от печали, скорби, депрессии до тех пор, пока он не свяжет свои страдания со своей историей, и не встанет на путь освобождения». М. Ханус рассказывает об Анри, который пришел на консультацию, так как страдал от того, что не был счастлив, не мог достичь желаемого успеха в рисовании, и был измучен фобическими приступами. Как будто что-то сковывало его, не давая приблизиться к цели. Чем больше он приближался к совершенству, тем больше чувствовал себя подавленным. Он страдал от головных болей, но не жалел себя. Головные боли возникали, как только он заговаривал о смерти своего старшего брата, случившейся за 10 лет до его рождения. Согласно семейной истории его брат умер из-за падения с табуретки. На самом деле, брат страдал опухолью мозга. По мере того, как Анри избавлялся от ассоциаций с умершим братом, его фобические приступы стали исчезать.
В 1985 г. Андреа Саббадини [8] подробно описала два случая замещающих детей, Джилл и Мишель. По мнению автора, синдром замещающего ребенка иллюстрирует состояние «не быть собой». Саббадини определяет замещающего ребенка как «ребенка, который был зачат с сознательным намерением одного или обоих родителей, чтобы заменить ребенка, умершего незадолго до этого». Автор отмечает трудности самоидентификации, присущие замещающим детям, которые проявляются преимущественно в течение стадии сепарации-индивидуации, а также в подростковом возрасте.
Случай №4
Джилл проходила курс аналитической терапии в возрасте 30 лет. Низкая самооценка. Ощущение неуспешности, особенно в отношениях с мужчинами. Родилась, по ее словам, через 9 месяцев после смерти своей девятимесячной сестры. В ее представлении, а может быть, и в реальности, ее зачатие совпало по времени со смертью сестры Анжелы от респираторной болезни во время войны. «Если бы Анжела не умерла, Джилл не появилась бы на свет, то есть ее жизнь зависела от смерти сестры. Исходя из этого факта, ее подсознание должно было сделать всего один шаг к заключению, что она должна была убить сестру для того, чтобы появиться на свет», объясняет автор.
Саббадини приводит много фактов, которые позволяют посмотреть на историю Джилл как на историю замещающего ребенка. Так, за некоторое время до появления первой менструации и в течение долгого времени после этого Джил боялась умереть. Автор считает, что этот страх связан со смертью сестры, которая умерла в возрасте 9 месяцев, то есть тогда, когда стала более автономной: подростковый возраст представляет собой аналогичный процесс, а значит, несет в себе угрозу смерти для Джилл. Страх тишины имеет аналогичное объяснение: для Джилл тишина ассоциируется с молчанием скорбящей матери и с умершей сестрой, чей голос нужно заменить. И, наконец, сложные отношения Джилл с матерью. Джилл была убеждена в том, что мать разговаривала с ней так, как будто ее не существовало, или как будто она была кем-то другим: это чувство свидетельствует о расщеплении, которое наносит ущерб ее чувству идентичности.
Перенос пациента на терапевта и реакция контрпереноса терапевта также несут ценную информацию. Однажды Джилл показалось, что аналитик печален и недостаточно приветлив на ее взгляд, как будто думает о ком-то другом, в точности как ее мать много лет назад. Когда пришло время завершить терапию, Джилл сочла это событие таким же преждевременным, как смерть Анжелы и свое зачатие. По ее мнению, окончание анализа значило, что терапевт хочет от нее отделаться, так как она совершила какую-то ошибку. В своем контрпереносе Саббадини преждевременно соглашается взять нового пациента.
Автор представляет нам еще один случай, который мы приводим целиком.
Случай №5
«Через два года после начала терапии моя пациентка Мишель открыла мне, что ее старший брат Михаэль умер в том возрасте, когда начал ходить самостоятельно. Он был единственным сыном у родителей. Родители пытались заменить его другим сыном, но родилась девочка; через два года они сделали еще одну попытку, и вновь родилась девочка. Они не хотели больше детей, и в качестве компромисса назвали младшую дочь Мишель. Мишель пришла на терапию с чувством спутанной идентичности («Я ни Мишель, ни Михаэль»), шизоидными чертами характера, латентной гомосексуальностью, нарушениями питания и с серьезными проблемами с принятием своего женского тела. Куда бы она ни приходила, включая мой кабинет, везде она чувствовала себя нежеланной. «Иногда, - говорила она мне, - я воняю смертью, как будто маленькое тело Михаэля приклеено ко мне или втиснуто внутрь меня». В ходе сеанса она вспоминала, как ребенком ходила со своей семьей на могилу к Михаэлю, мать плакала, отец пытался ее успокоить, она и сестра говорили, что хотят маленького братика. Рассказав это, Мишель разразилась безнадежными рыданиями, а потом поведала, что раньше у нее никогда не было возможности оплакать брата. В дугой раз Мишель пришла на сеанс, одетая во все черное, что было довольно необычно. «Я пришла к выводу, - сказала она, - что когда я родилась, мои родители, вместо того, чтобы радоваться, надели траур. … Я все время чувствую, что у меня внутри мертвый плод. Я хочу от него избавиться, но у меня не получается». Я сказала, что мертвый плод внутри не позволяет ей чувствовать себя живой. Она начала тихо плакать. Она сказала, что ее рождение было печальным событием, потому что она родилась не того пола. «Если бы я умерла вместо Михаэля, это было бы так прекрасно!» - плакала она. Она вспомнила, как ее родители восхищались соседским ребенком, которого тоже звали Михаэль. Я сказала, что, может быть, ее брат был столь прекрасен и мил, именно потому, что он умер. «Скажите это моим родителям» - ответила она, с горечью и презрением. Я сказала: «Это я вам говорю». После паузы она продолжала: «Я знаю, это моя ошибка. Если бы я знала, как ее исправить… Но это не может быть исправлено …. По крайней мере пока я существую. Другого выхода нет». (Лично я думаю, что эта задача кажется невыполнимой именно потому, что это не ее ошибка)».
Структура личности Мишель во многих отношениях похожа на Джилл. Она концентрируется вокруг слабого Эго и отсутствии чувства собственного достоинства. В случае Мишель, как и у Джилл, соперничество между живыми и мертвыми братьями и сестрами и путаница, которая возникает в результате этого соперничества, играют важную роль в их развитии и в формировании их отношений с другими людьми.
Говоря о выборе имени для замещающего ребенка, Саббадини упоминает случай, описанный Солемани (1979). Родители назвали Пьером ребенка, зачатого после смерти старшего сына по имени Петер. Мать была уверена, что Пьер – это реинкарнация Петера, и спрашивала его: «Ты ведь, Петер, правда?» Зачатие Пьера произошло случайно, вскоре после того, как Петер приснился матери и сказал: «Не плачь, мама, все хорошо, у тебя скоро будет другой мальчик».
Психопатологические наблюдения, опубликованные М. Ханусом, а затем А.Саббадини, занимают важное место среди всех исследований на эту тему. Они положили начало публикации многих клинических случаев. Так Х. Урбан[9] представил случай Анны, 9-летней девочки, которую мать привела на консультацию, так как дочь хотела спать только в материнской постели. К тому же ребенок требовал от матери постоянных заверений в том, что она ее любит.
Случай №6
Консультация по поводу трудностей сепарации, проявляющихся в момент укладывания спать и перерастающих в серьезные конфликты. Ребенок одинокий, не имеет друзей в школе. При обследовании беспокойный, робкий и боязливый, ведет себя как маленький взрослый, говорит «взрослыми» фразами. Множественные тики. В семейной истории – смерть первого ребенка Анны (1), зачатой через несколько недель после смерти матери г-на А. Через 4 года родился сын. Мать г-жи А. умерла через несколько дней после родов. Через два года родилась дочь, Анна (2). В течение первых трех лет жизни три госпитализации (нарушения питания и задержка речевого развития). В три с половиной года оперирована по поводу косоглазия (пять недель в больнице). В возрасте от 5 до 8 лет консультировалась по поводу нарушений поведения и трудностей в обучении. На рисунках, сделанных за год до начала лечения, которое описывает Х.Урбан, изображено враждебное окружение. Анна рисует тюрьму, заключенных, пытки преступников. Некоторые рисунки вызывают ассоциации с умершей старшей сестрой. Анна приносит также альбом с фотографиями, который она сама сделала. На первой странице пусто: Анна еще не выбрала фотографию. «На странице, предназначенной для фотографий на документы, мы видим прошлогоднюю фотографию, портрет, нарисованный в этом году и рисунок с крестами там, где должна была быть следующая фотография». Лечение продолжалось около трех с половиной лет. После 15 месяцев терапии, у Анны прошли тики. Через два года она стала рассказывать свои сны и постепенно отдалилась от вымышленного персонажа, которого она себе придумала, и у которого были те же инициалы, что и у нее. Она представляла себе, что это значит – иметь старшую сестру: каникулы вместе…, разговоры... Она смогла мало-помалу отделиться от своего терапевта, которого она в дальнейшем стала называть на «вы». Идея спать со своей матерью ей больше не нравилась, и она больше не нуждалась в том, чтобы постоянно спрашивать своих подруг, какой они ее видят.
Х. Урбан отмечает, что Анна вела упорную борьбу за свою индивидуацию, чтобы освободиться от идентификации с умершим ребенком. «Процесс сепарации осложнялся спутанным воображением матери. Для нее сепарация была равносильна смерти, которой она пыталась избежать». Во время первой консультации Анна не пыталась отделиться от матери, а та, в свою очередь, еще не была готова отделиться от умершей старшей дочери. Г-жа А. осталась связанной с воображаемым объектом, который ограничивал жизненное пространство ее живой дочери. Отцу не удалось занять свое место, может быть потому, что он тайно похоронил умершего ребенка. В процессе психотерапии Анна использовала все свои творческие способности, чтобы противостоять воображению матери силой своего собственного воображения.
Вот случай, который описал Х. Брюнитьер [10] в своей статье «Ловушка рождения: замещающий ребенок».
Случай №7
Николя, 7 лет, был направлен на консультацию школой в связи с трудностями обучения в подготовительном классе. Мать описывает ребенка как замкнутого, печального и одинокого. «Он говорит, что он не хороший… Однажды я обнаружила его на берегу пруда, он плакал и повторял, что он нехороший». Описание семейной драмы (смерти Жюльена, 4 лет): в час дойки мальчик упал в ведро и захлебнулся; он умер после двух долгих месяцев мучений в больнице. Депрессия матери. Регулярные посещения кладбища. Онейроидный или галлюцинаторный эпизод у матери: она увидела на могиле Жюльена мальчика, очень похожего на него. Сексуальные отношения в семье возобновились после «терапевтического вмешательства»: лечащий врач посоветовал заменить Жюльена. «Он пришел в этот мир, потому что так было нужно, чтобы забыть. Он пришел насильно, это нежеланный ребенок. Однажды я сказала моему мужу: нужно сделать это. Это был не просто день, в этот день как будто кто-то взял веревку, чтобы повеситься». Она продолжает: « Сексуальные контакты – это была мука, беременность – девять месяцев мучений». Пока она рассказывала, Николя рисовал в уголке. На рисунке дом и синее пятно перед ним. Пруд. Мать смогла рассказать о депрессиях и суицидах в семье мужа: свекровь утопилась в пруду, ее мать и тетка тоже. Мать считает, что Николя «пошел в родню мужа», а потом она задает ужасный вопрос: «Вы видели детей этого возраста, которые хотели бы убить себя?»
Х. Брюнитьер считает, что замещающий ребенок – это ребенок-обман, зачатый на месте смерти, как иллюзия. Зачатие происходит под знаком неприятия потери и смерти предыдущего ребенка, а также неприятия страданий, которые ее сопровождают. Так Николя занял место своего умершего брата в восприятии его родителей. «Как будто я хотела воскресить его, я завела его для этого. Когда Николя родился, я звала его Жюльеном, это его второе имя», - говорит мать. И одной фразой объясняет смысл нового зачатия: «После рождения Николя как будто того случая и не было».
Брюнитьер обращает внимание на присутствие обостренного чувства вины. В первую очередь, это вина родителей: она связана с обстоятельствами происшествия, с восстановлением сексуальных отношений, и со злостью, которую вызывает умерший ребенок, ранивший родительский нарциссизм. Но есть и собственная вина замещающего ребенка: вина братоубийственная – быть рожденным в результате смерти другого, и вина, пульсирующая как острая боль, – никогда не суметь стать достаточно хорошим для родителей. Между тем, терапия помогает матери ребенка постепенно изменять образ мыслей. Повторное введение истории умершего ребенка в систему рассуждений позволяет создать психическое пространство для замещающего ребенка.
В заключение мы представляем случай, описанный Джойс МакДугалл[11]. Она рассказывает о психоаналитическом сопровождении Мии, родившейся через год после мертворожденного брата. После нескольких сессий ей приснился сон о двух появлениях мертвого ребенка. Аналитик спросил тогда об отношении родителей к ее появлению на свет. Миа решительно заявила: родители никогда не показывали ни разочарования, ни других эмоций по этому поводу. «Потом приснился тревожный сон, в котором ребенок был убит, и ее обвинили в этом. На этом сеансе Миа заявила: « На этот раз я должна выяснить обстоятельства смерти этого ребенка, и что эта смерть значит в моей жизни». Она решила спросить у Кристианы, старшей сестры, помнит ли та ее рождение. Ответ последовал немедленно: «Помню ли я? Как это можно забыть? Я уже давно хотела поговорить об этом с тобой, но не решалась. Папа и мама были уверены в том, что родится мальчик, и в день, когда ты родилась, папа позвал меня и сказал: у меня печальная новость для тебя: это девочка! Потом он разрыдался». Различные ранее неосознаваемые конструкты постепенно вставали на свои места: прежде всего, вина родиться девочкой и не выполнить желание родителей; сильное желание сепарироваться от матери; борьба за защиту своей женской идентичности. Миа пришла к тому, чтобы воссоздать себя, опираясь на творческое начало, которое помогло ей раскрыться".
